Анатолий Петрович Александров

Осенью 1920 года в опустевшем после ухода белогвардейцев Крыму в плен Красной армии попали тысячи бывших солдат и офицеров белой армии, в том числе один красивый и рослый молодой человек. Участь пленных была незавидна: их допрашивали и расстреливали, но, когда подошла очередь юноши, внезапно сжалившаяся над ним девица в «кожаной тужурке» молча указала на черный выход наружу, которым он и воспользовался. Так спасся от смерти будущий выдающийся советский академик, президент Академии наук СССР, научный руководитель программ по развитию атомной энергетики и атомного флота страны Анатолий Петрович Александров.

Кстати, он действительно воевал в белой армии и за героизм был награжден тремя Георгиевскими крестами, но об этих эпизодах своей юности выдающийся и уважаемый властью ученый предпочитал молчать до перестройки. Александров опасался, что его прошлое вызовет нежелательное внимание властей и навредит его близким.

На руке у него были серьезные шрамы, и когда кто-то интересовался их происхождением, он обычно отвечал уклончиво: говорил, что, вероятно, получил их во время обстрела в Мурманске в 1943 году — мол, что-то тяжелое на него упало, но подробностей не помнит.

Лишь на закате жизни он решился раскрыть правду: шрамы остались после сабельных ранений, а в годы Гражданской войны он лично занимался диверсиями — взорвал железнодорожные пути и пустил поезд под откос.

После своего чудесного спасения в Крыму Александров вернулся в Киев, где жили родные, работал учителем физики в школе, устраивал публичные научные лекции, организовывал электротехническое бюро, позволявшее брать заказы на монтаж электропроводки в домах, ремонт лифтов и даже варил с братом мыло, которое продавала их сестра. В общем, занимался всем, что могло хоть как-то прокормить семью. Спасала молодость и крепкое здоровье.

Однажды в Мелитополе стал подрабатывать грузчиком, таскал на себе тяжеленные мешки. Вот как об этом рассказывал Александров: «Жрать нам было нечего, и, значит, мы перешли на подножный корм: ходили на кукурузные поля, драли кукурузу и ее варили. Но нужно было заработать на билеты. И вот тогда мы стали прямо на вокзале мелитопольском грузить всякое барахло. Привозили всякие деятели на возах, на арбах — им нужно было тащить какие-то вещи на поезд. Вот эти самые тюки я и таскал на себе, приблизительно там килограммов по восемьдесят штучка. За это мне обещали поломать кости тамошние грузчики. И действительно, это была с нашей стороны вроде как конкуренция им. Но я тогда взял финку в зубы и в таком виде стал ходить с этими мешками. И, в общем, никаких агрессий мы не испытали».

Осенью 1930 года Анатолий Петрович переехал в Ленинград, и позднее, уже возглавляя Академию наук СССР, вспоминал: «…в Одессе проходил Всесоюзный съезд физиков. Вся наша группа, работающая в Киевском рентгеновском институте, получила на него приглашение. В Одессе мы подробно рассказали А. Ф. Иоффе о работах, проводимых нами». После съезда Абрам Иоффе пригласил всю киевскую команду работать в Ленинградском физико‑техническом институте (ЛФТИ).

Быт в ЛФТИ был спартанским. «Мы спали в бывшем кабинете великого князя — восемь коек, мыши объедали уши, а есть приходилось всякую дрянь… Но каждый день — масса интересного, мы росли как на дрожжах», — вспоминал Александров. Физтех вознаграждал голод романтикой переднего края науки: именно здесь он экспериментально добил «лавинную» теорию пробоя диэлектриков, ввел электронику в мир полистирола и замешал первую морозостойкую резину для будущей авиатехники.

Спустя долгие годы, присутствуя однажды на солидном собрании советских ученых, именитый академик Анатолий Петрович Александров, по привычке потянувшись за авторучкой, вместо нее извлек из кармана… расческу. В зале раздался хохот: на его идеально гладкой голове причесывать было решительно нечего. Громче всех хохотал Игорь Курчатов, который и подсунул приятелю бесполезный трофей. Позднее Александров вспоминал и другие розыгрыши, уверяя, что именно способность смеяться над собой и над друзьями помогала им переживать сверхнапряжение советского атомного проекта.

За легкомысленной сценкой стояла история большой дружбы. Впервые Александров и Курчатов встретились в Киеве в 1930 году, когда молодой Александров вел школьный кружок электротехников и совмещал преподавание с экспериментами в рентгеновском институте. Курчатов, уже звезда Физтеха, приехал посмотреть на диэлектрические опыты молодых киевлян и сразу «затащил» талантливого самоучку в Ленинградский физико‑технический институт (ЛФТИ) к Абраму Иоффе.

Вскоре грянула Великая Отечественная война (ВОВ), и Александров вместе с Курчатовым занялся в Севастополе проектом по размагничиванию кораблей Черноморского флота. Метод обмоточного размагничивания спас сотню кораблей и тысячи жизней: после обработки ни один снабженный системой корабль не подорвался на немецкой мине.

Когда Государственный комитет обороны перезапустил «урановую проблему», Курчатов вновь позвал товарища — теперь уже не просто физика, а организатора с репутацией «человека, которому все удается». В 1946 году Александров возглавил Институт физических проблем, а с 1955‑го стал заместителем Курчатова в Лаборатории № 2, переименованной в Институт атомной энергии. Там он прославился бесконечными «мозговыми атаками»: слушал всех, а потом тихим голосом подводил итог, после которого споры стихали сами собой. «Он никогда не давил авторитетом», — вспоминали коллеги.

С атомным проектом связана еще одна интересная история. Вскоре после Победы в опалу к всесильному Берии угодил выдающийся физик Петр Капица, которого сняли с поста директора Института физических проблем, а на вакантное кресло выдвинули Анатолия Александрова. Анатолий Петрович решил отвертеться от назначения весьма оригинально. Готовясь к беседе с Берией, Александров купил на вокзале бутылку водки, окропил ею пиджак, прополоскал рот, но ни капли не выпил — надеялся, что это сработает. На встрече с Лаврентием Берией он пожаловался: «Есть у меня тяжкий порок — пристрастие к алкоголю». Берия рассмеялся: «Анатолий Петрович, я знаю, где вы приобрели водку и как именно ею распорядились». Дальше сопротивляться было бессмысленно.

Получив статус одного из научных столпов СССР, Александров настойчиво продвигал идею атомной установки для подводных лодок и гражданских судов. На первой АПЛ К‑3 «Ленинский комсомол» пар впервые получили «без угля и мазута», а когда директор завода вручил ученому красный флаг, снятый перед подъемом Андреевского стяга, тот поцеловал серп и молот и растроганно сказал: «Это для меня самый дорогой подарок. Когда буду умирать, накажу семье, чтобы этот флаг положили мне в гроб».

В мирной энергетике Александров был не менее решителен. Он курировал пуск первой в мире АЭС в Обнинске, продвигал водо‑водяные энергетические реакторы (ВВЭР) и канальные реакторы большой мощности (РБМК), мечтал довести парк станций до 400 гигаватт, чтобы «не сжигать живую нефть в топках». Коллеги отмечали удивительный «радар» академика: «Он точно определял момент, когда фундаментальный результат пора превращать в железо, а новую машину — снова в науку».

При всем этом Александров оставался человеком с безупречным юмором и цеховым товариществом. Сотрудники Института атомной энергии называли его «Анатолиус». Если Курчатов гладил бороду по шерсти, значит, решение одобрено, если дергал вниз — «все плохо». За такими знаками Александров следил внимательнее, чем за приказами.

После смерти Курчатова в 1960 году Александров возглавил Институт атомной энергии, который сотрудники с теплотой называли «Курчатником», а в 1975-м стал президентом Академии наук СССР. На вопрос о цели он любил повторять слова друга: «Атом должен быть рабочим, а не солдатом». И добавлял: «Ученый отвечает не только за открытие, но и за то, чтобы оно служило людям, а не пугало их».

Самой тяжелой страницей его биографии стала чернобыльская катастрофа. «Когда катастрофа произошла, и я узнал, что там натворили, чуть на тот свет не отправился… Но покривил бы душой, если бы сказал, что атомную энергетику надо остановить: отказ был бы губителен для человечества», — писал он позднее, подчеркивая, что технические изъяны реактора были усугублены грубым нарушением регламента.

«При низком уровне техники и надзора могут быть большие катастрофы, если мы не примем мер», — предупреждал академик за год до Чернобыля на закрытом совещании. Пророчество сбылось, но и урок он оставил ясный: атом требует не только знаний, но и культуры безопасности.

От государства Александров получил почти все, что можно: три Золотые Звезды Героя Соцтруда, девять орденов Ленина, Ленинскую и Государственные премии. Но сам он ценил другое: «Дайте мне команду людей, которая горит работой, — и мы свернем горы. Награды — это потом». Его команду сегодня составляют целые поколения реакторостроителей, корабелов, материаловедов, ученых и инженеров.

Поэтому сегодня, когда российский атомный ледокольный флот ведет караваны по Северному морскому пути, а реакторы нового поколения берут тепло для городов и толчок для науки о термоядерном синтезе, имя Александрова звучит не только в торжественных речах, но и в цехах, лабораториях, на вахтах. Его главная шутка оказалась серьезнее розыгрыша с расческой: он действительно заставил атом «работать, а не воевать» — и этот юмор истории дорогого стоит.

«Я горжусь всем, что мы сделали для суши, моря и космоса», — сказал он незадолго до кончины.