Наталья Баринова

«Нужно смотреть чуть дальше горизонта»

Руководитель редакции социальной и гуманитарной информации ТАСС. Пришла в агентство на практику в 1999 году, а с 2000 года работает официально. Награждена медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» I степени.

Коллеги из нашей редакции смеются: «Наташа работает в ТАСС 25 лет, то есть всю мою жизнь!» Они не очень понимают, как это возможно.

Я пришла в агентство в мае 1999 года. Училась в Литературном институте им. А. М. Горького, он недалеко — на Тверском бульваре. Мы заканчивали третий курс, гуляли и думали, что надо начинать взрослую жизнь. Увидели здание с глобусом, ничего не понимая, зашли на проходную и говорим: «Ой, мы хотим здесь работать». Нам ответили: принесите письмо из вуза и приходите на практику.

Нам давали задания, а мы не понимали формат, пугались всего… Было очень непросто, но безумно интересно. Бегали и хватались за всё. Тогда ещё не было мобильных телефонов, а востребованных людей было практически невозможно застать дома. Как-то делали интервью с Эммануилом Виторганом, пришли на проходную театра: «А можно к Эммануилу Гедеоновичу?» — «Он как раз в гримёрке, заходите». Нельзя сказать, что сейчас работать менее интересно, но тогда всё было на ногах и глаза в глаза.

Как только начинаешь нормально писать, становишься плюс-минус профессионалом, ты автоматически выходишь на рынок и тебя пытаются хантить. За 25 лет у меня было много предложений. Я даже несколько раз ходила на собеседования — хотела понять, как они проходят. Но у меня никогда не возникало серьёзного желания уйти из ТАСС. При этом понимаю наших корреспондентов, когда они говорят: «Мы хотим больше свободы». У нас свобода не предполагается: тебе могут позвонить и написать хоть в два часа ночи, потому что форс-мажоры случаются в любое время. И если для человека ТАСС — просто профессиональная ступень, я это тоже уважаю. Но для меня агентство — дом, который я люблю.

А ещё для меня ТАСС — это скорость. Это правда. И это порядочность. Всё вместе это составляет профессионализм. Но главное — мне кажется, сейчас не так много средств массовой информации, в которых осталась человечность. У нас подход не как на заводе, а персональный. Когда мы пишем большие тексты, я всегда думаю: зачем он, для кого, что он может дать людям. Я прошу корреспондентов, чтобы от материалов была какая-то польза. И сама стараюсь этого добиваться. Без такого подхода я бы, наверное, столько лет не проработала.

Можно прийти куда-то, что-то услышать, кинуть молнию, собрать миллион ссылок — и потом тебе не пожмут руку. Связи со спикерами налаживаются, когда они тебе доверяют. Понимают, что ты не подставишь, не дашь новость в момент, когда это может нарушить какие-то планы. Так что прежде всего нужно быть порядочным человеком.

Работа в ТАСС — это круглосуточная работа. Я предупреждаю об этом всех, кто к нам приходит. Через несколько месяцев они говорят: «Мы думали, ты шутишь!» Мы не в банке, где приходишь в девять, уходишь в шесть и обо всём забываешь. Мы должны постоянно быть в контексте. Чтобы продуцировать новости, нужно смотреть чуть дальше горизонта и предполагать, что будет потом. А не просто ждать, что тебе позвонят и что-то расскажут.

«Профессия у нас, у репортёров, чудовищная»

Человеку плохо, человек в коме, а нужны «новости». И мы должны всеми правдами и неправдами подбираться к докторам, чтобы выискать новую информацию. А его врач мне правильно сказал: «Плохо Караченцову, очень плохо… Какие ты ещё хочешь комментарии?»

При всём при этом для нас важна достоверность. А вот с этим у нас как раз бывают проблемы. Не раз мы хоронили живых и воскрешали мёртвых.

Из Питера пришла информация, что в автокатастрофе погибла актриса Ирина Мирошниченко. Мой начальник тут же дал информацию с подробной биографией артистки. Потом выпустил ещё одну заметку, уже с откликами на её кончину. Но и на этом он не успокоился. Позвонил в МХАТ и прокричал: «Почему вы не повесили некролог? Весь мир скорбит о смерти вашей актрисы, а вы и в ус не дуете!»

Нашу заметку цитировали все СМИ. Начальник продолжал суетиться и на каждом углу говорил о потере, которую понёс отечественный театр. И тут звонок.

— Это вы писали о смерти Ирины Мирошниченко?
— Да, я первым дал эту печальную новость. Ужасно, ужасно… Но, вы уж простите, мне сейчас некогда, надо этим бездушным тварям из МХАТа ещё раз позвонить, они всё никак её портрет с траурной лентой не повесят.
— Да нет, они его уже повесили… И все звонят мне домой и высказывают соболезнования. А мне как-то не очень приятно это слышать.

Оказалось, что погибла полная тёзка Мирошниченко, тоже артистка, правда, питерская. Начальник полночи просидел с цветами у подъезда актрисы. Но она его так и не впустила…

Фестиваль. Геленджик. Банкет близится к концу. Неожиданно в дверях появляются губернатор Краснодарского края и президент России Владимир Путин. Вдруг раздаётся крик маленькой девочки, потерявшей брата:

 — Вова! Вова! Ты где?

Путин:

— Вова здесь.

***

Днём в редакцию культуры влетела Таня Хан: «Мы на пожар!» «Ой, тоже хочу на пожар», — по инерции сказала я. «Ну так едем!» — ответила Таня. Водила машину я к тому моменту несколько месяцев. За рулём чувствовала себя несколько неуверенно. Но пожар! Надо помочь. Ехали мы мучительно долго. За час едва отъехали от ТАСС.

А МЧС сообщало уже о пяти погибших и десятках пострадавших. «Уже еду, — говорила Таня коллегам. — Еду я. Мчу, скоро буду. Пока в пробке стоим. Где? А вот не знаю, Баринова за рулём».

Как ни парадоксально, доехали. 15-минутный путь проделали за 2 часа, но пожар ещё не потушили, главные люди ещё комментарии не дали.

***

Что там говорить, профессия у нас, у репортёров, чудовищная. После того как Караченцов попал в больницу, я в сто первый раз убедилась, что наша работа — не дай бог никому.

***